Лена Сквоттер и парагон возмездия - Страница 67

Волчий капкан я перенесла чуть вглубь и точно так же замаскировала газетами, убедившись, что с этой точки прекрасно виден и выход на крышу, и торчащие подошвы сапог, уходящих из проема в солнечную даль.

Повозиться пришлось, чтобы взвести капкан — это оказалось не женским делом. С первой попытки я чуть не осталась без мизинца, со второй — обломала ноготь. Но меня питало силами понимание, что я непременно должна с этим справиться, если с этим в одиночку справилась Жанна. Разумеется, можно было предположить, что она наконец нашла себе бойфренда, который ей помогал в злодействах, но я знала: бойфренды предпочитаемого ей формата отговорили бы ее от подобных затей, предложив банально набить мне морду.

Когда с капканом было покончено, осталось придумать, как покинуть дом. Я вышла на лестницу и стала аккуратно спускаться вниз, останавливаясь на каждой лестничной площадке и дергая все двери one by one.

Мозг любого россиянина, особенно если он застал советскую эпоху, относится к понятию жилища парадоксально. Напрочь лишенный опыта пребывания в частном доме-коттедже (даже в качестве гостя на час, домик в садовом товариществе Гиблое-2 на сто первом километре не в счет), россиянин искренне считает, что там, где входная дверь отделяет родимый коридор, комнату и сортир от остального враждебного мира, там кончается жилище и начинается территория врага размером с земной шар. На этой территории можно (и даже является определенной доблестью) гадить, мусорить, плевать, вести охоту, промысел и добычу полезных ископаемых, включая воровство лампочек и отвинчивание ручек с окон подъезда.

Проводя в лифте родного дома две минуты в день, час в месяц, двенадцать часов в год, наш человек делает все, чтобы лифт стал гаже, грязнее и исцарапаннее, а если однажды вечером в пятницу удастся от скуки вбить между кнопок лезвие ключа и что-нибудь в пульте сломать, человек считает себя победителем стихий, даже если в результате этого придется перевыполнить пятилетний план пребывания в лифте оптом и без перерыва.

Граница между интимом жилища и живой природой — входная дверь квартиры, и если она моется во время генеральной уборки, то лишь изнутри: мыть ее снаружи так же глупо, как пылесосить МКАД, протирать пыль со скал в Гималаях или отскабливать гуано чаек с валунов острова Врангеля.

Понятно, что кусок многосантиметровой фанеры не выглядит как firewall, эффективно отделяющий интим от гуана Врангеля. Поэтому наш человек ставит рядом с первой дверью вторую — на расстоянии вытянутого хомяка.

Но самое интересное начинается в домах, где еще одна дополнительная фанерка отгораживает от лестницы тамбур, общий для нескольких квартир. В этом тамбуре математически суммируются предрассудки обитателей всех дверей, поэтому если кто-то из жильцов считает эту территорию гуаном Врангеля, то она такой и будет, даже если остальные соседи готовы ее каждую осень пылесосить, а каждую весну доверять ей велосипед.

Соседи, не сумевшие сговориться о том, чтобы поровну скинуться на общий замок, вынуждены держать дверь открытой. А наличие на площадке хоть одного алкоголика, маразматика или рассеянного табакура, делает ее вечно незапертой даже при наличии хорошего английского замка, установленного по общей договоренности в равных долях.

Вещи, которые загромождают тамбур, являются олицетворением impossible компромисса между жадностью и здравым смыслом. Здравый смысл диктует выкинуть ненужный предмет, а жадность не дает этого сделать. Поскольку жадность непобедима по определению, и в истории человечества еще не было случая, чтобы здравый смысл победил ее в честном поединке, то здравый смысл обычно побеждает по очкам — при помощи тактики, хитрости и неисчерпаемых запасов терпения. Классической тактикой здравого смысла является идея перенести ненужный предмет через границу жилища в погран-зону тамбура в качестве немой просьбы для воров. Примерно это я и искала.

Мне удалось обнаружить в одном из незапертых тамбуров старческое пальто, пахнущее землей и луком, а также старые галоши, которые я надела поверх босоножек. В другом тамбуре обнаружился оренбургский пуховый платок со следами регулярных бизнес-ланчей моли и клетчатая колесная сумка, набитая пустыми стеклянными банками.

Надев пальто, замотав лицо платком, изо всех сил сгорбившись, я вышла из подъезда на раскаленный двор и убедительно заковыляла вдаль, позвякивая сумкой. Не было никакой возможности проверить, наблюдает ли за мной Жанна. К тому же, theoretically, она могла так сильно повзрослеть за тот год, пока мы не пересекались, что ее теперь волновал лишь конечный результат, а не перспектива получить тепловой удар, проторчав весь день за трансформаторной будкой с биноклем, чтобы увидеть выползающего из подъезда врага с фонтанирующими кровью перебитыми ногами. В этом случае моя мимикрия, да и вообще вся затея, оказывались лишены смысла.

Но я почему-то была уверена, что Жанна постарается completely насладиться результатом, а в случае непонятной многочасовой заминки полезет самостоятельно выяснять, что же произошло — хотя бы потому, что обескровленный труп на крыше явно был для нее too match и грозил обернуться женской колонией.

Поэтому я честно отыграла свою роль и позволила себе развоплотиться лишь в маршрутке на подъезде к метро. Неожиданностью для меня стало, пожалуй, лишь то, что пассажиры отнеслись к моей Verwandlung со спокойной флегмой пополам с равнодушием. Из чего становилось понятно, что весь здешний район — действительно выселки самых настоящих коренных москвичей Центрального округа.